Спасский монастырь был основан суздальско-нижегородскими князьями еще в середине XIV века. Он занял очень выгодное место на высоком левом берегу Каменки и был северным форпостом города. Житие первого игумена монастыря Евфимия рассказывает, что якобы уже в это время им был построен каменный храм. Видимо, это не более как домысел автора Жития — инока Григория, который писал свое сочинение в XVI веке, когда в Спасском монастыре были уже новые каменные церкви. Уже в XV столетии монастырь обладал многочисленными землями, селами и деревнями в разных местах Средней Руси, пожалованными княжеско-боярской знатью. Важным источником обогащения монастыря стали «открытые» в 1507 году мощи его основателя Евфимия, признанного вскоре святым. Поэтому уже в первой половине XVI века монахи смогли развернуть обширное каменное строительство.
В начале XVII века монастырь стал оплотом захвативших Суздаль польско-литовских войск, окруживших его тыновой оградой. Взамен ее в 1660 году были сооружены новые тыновые укрепления с девятью башнями, замененные в 70—80-х годах существующей каменной крепостью с двадцатью башнями и общим протяжением стен около 1200 м. Сооружение этого грандиозного «кремля» было по средствам монастырю: в это время он владел 10300 крепостных. Стоящие на высоком краю левого берега Каменки розово-красные стены и башни Спасо-Евфимиевской крепости видны издалека. На ее юго-западном углу возвышается мощный двенадцатигранный столп угловой «водяной» башни, а над стеной поднимают свои верхи монастырские храмы. Поистине эпической силой веет от этой величавой панорамы, в которой пейзаж и земной рельеф слиты в единое целое с творением безымянного суздальского горододельца XVII столетия. При всем воинственном облике и внушительной силе стен и башен, в них нет ничего грозного и устрашающего, но есть нечто глубоко поэтичное и прекрасное, чем так богато русское искусство XVII века. Строитель этого монастырского «города» соединял в своем труде опыт военного инженера и архитектора-художника и по силе своего таланта не уступал прославленному горододельцу конца XVI века Федору Коню. Уже при общем взгляде на монастырскую крепость мы ясно ощущаем ее боевой замысел. О нем говорят многочисленные бойницы, машикули навесного боя. Самый характер стен и башен меняется в зависимости от рельефа местности. На крутых склонах речной долины, представляющих трудности для штурма, стены сделаны ниже, а башни приземистее; напротив, с южной, «приступной» стороны ровного плато стены и башни значительно выше. Но в то же время увеличение размеров стен и башен, обращенных к городу, связано и с чисто архитектурным замыслом.
Южная стена крепости включалась в главный «фасад» монастырского ансамбля, и на ее разработку зодчий затратил много таланта и художественной изобретательности. Он сосредоточил их прежде всего на большой проездной башне. Величие и значение ее огромного четырехгранного объема высотой около 22 м подчеркнуто низкими сводчатыми пролетами въезда, как бы опертыми на короткие «тумбы» и сдавленными тяжестью башенного массива. Проездная башня является основной осью и главным зданием ансамбля. Она несколько повернута в сторону дороги и смыкается со стенами под косыми углами. Нижний ярус до верха смежных стен очень прост и суров: два киота для икон и круглые бойнички составляют все убранство мощных стенных плоскостей с рустованными углами. Верхний же ярус, по контрасту с простым низом, поражает исключительным богатством декоративной обработки. За поясом продолговатых ширинок следует ряд бойниц, оформленных узорчатыми килевидными наличниками; над ним — широкий карниз с ширинками для изразцов; выше — бойницы навесного боя (машикули) и венчающий башню аркатурно-колончатый пояс с частым ритмом колонок и остриями кокошников, украшающий щели верхнего боя. Богатство убранства башни оттеняется контрастом красного фона, на котором особенно четко рисуются белые детали. Проездная башня с ее шатровым верхом стоит почти в центре южного фасада. Угловые граненые башни подчеркивают ее главенство: они убраны несравненно проще. На их гранях выделяются круглые розетки бойниц, и только бойницы верхнего боя обрамлены килевидными наличниками, образующими как бы венчающую столп корону. Впечатление стройности и высоты граненых башен усиливается благодаря еле заметному глазом утоньшению, создающему иллюзию их большей, чем на самом деле, высоты. Башни восточного фасада, смотревшие на проходившую вдоль него дорогу, богаче башен западной стороны: их углы оформлены широкими лопатками, сужающими их красные грани и повышающими впечатление стройности столпа. Напротив, башни восточной стороны крепости, обращенной к городским окрестностям, наиболее просты; широкие щели из зубцов обнажены и лишены декоративной обработки. В этом сказывается подчеркнутая демонстративность монастырского ансамбля, художественное воздействие которого обращено прежде всего в сторону города. Разнообразие формы и обработки башен — прямоугольных, круглых и многогранных — придает ансамблю монастыря особую живописность и силу. Видный с далеких точек и господствующий над городом, он казался теперь его «кремлем», затмив архитектурное значение древнего кремлевского центра...
Пройдя под сумрачным сводом ворот главной башни, мы оказываемся перед новыми воротами, помещенными в нижнем ярусе Благовещенской церкви, продолговатый корпус которой еще закрывает главные здания монастыря. Видимо, здесь был огражденный с двух сторон внутренними стенами дворик, замкнутый южным фасадом Святых ворот. Отсюда направо и налево хорошо видна внутренняя конструкция боевых стен с их высокими аркадами, несшими боевой ход, прикрытый бруствером, или, как говорили в Древней Руси, — «заборолами» с их узкими бойницами. Точная дата Благовещенской церкви неизвестна; она упоминается как каменная уже в описи 1628—1629 годов, а некоторые ее детали сходны со столпом монастырской звонницы начала XVI столетия, которую мы увидим позднее. Надвратный храм состоит из центрального четверика, паперти с запада и продолговатых апсид алтаря с востока. Верх церкви изменен в позднейшее время: первоначально над его килевидными закомарами поднимались два шатра, хорошо связывавшие здание с шатровыми покрытиями крепостных башен. Убранство фасадов церкви богато и разнообразно. Под широким карнизом с пояском балясин симметрично размещены два окна с фигурными наличниками и килевидным киотом для иконы между ними. Особенно эффектно обработаны стены паперти. На ее торцовых частях помещены большие окна с наличниками в виде перспективных порталов, видимо, подражающих порталам суздальского Рождественского собора XIII века. На западный фасад паперти выходят также три широких окна. Каждое из них охвачено килевидным профилированным наличником, а перекрытие проема сделано в виде двух арочек с висягой между ними. Этот мотив также, возможно, воспроизводит форму двойных или тройных окон владимиро-суздальской архитектуры XII столетия.
За аркой ворот (вторая заложена) расположены древнейшие здания монастыря. В центре — Преображенский собор, справа — большая, похожая на отрезок стены звонница, слева выходит восточный фасад трапезной Успенской церкви. Эти здания очерчивают как бы второй, внутренний и главный двор монастыря. За его чертой размещались кельи, многие из которых уже в начале XVII века были каменными, а за ними шли обширные хозяйственные участки монастырской территории. Архитектурная история главных зданий монастыря не во всем ясна, мы не знаем и их точных дат, которые устанавливаются лишь относительно. Трудно с полной точностью определить и их древние и позднейшие части, потому что, как увидим, строители новых частей использовали мотивы старых построек, стремясь объединить их с новыми. Таким сложным памятником является здание звонницы, принадлежащее двум строительным периодам. Древнейшей частью является девятигранный столп первоначальной колокольни, точнее, столпообразного храма «под звоном», какой мы видели уже в Покровском монастыре. Видимо, оба здания относятся и к одному времени — первым десятилетиям XVI века. Над цокольным восьмигранным ярусом помещалась крошечная церковка Рождества Иоанна Предтечи. Возможно, что посвящение храма «под звоном» было связано с рождением Ивана IV (1530), а постройка осуществлена на средства великокняжеской казны. Фасады церкви-колокольни испорчены позднейшими починками и пробивкой новых проемов, но, видимо, их убор раньше, как и теперь, был прост. Грани нижнего яруса оживлены как бы резными вставками, островерхими кокошниками; особенно интересен мотив сплетенных кокошников на северо-восточной грани цокольного яруса. Щелевидные узкие амбразуры окон второго яруса, в котором помещалась церковь, чередовались с широкими наличниками в форме порталов, вроде тех, какие мы видели на надвратной Благовещенской церкви. Третий, возможно перестроенный, ярус был занят звоном с широкими уплощенными арками, над которыми поднимался шатровый верх.
Как эта, так и Покровская столпообразные церкви «под звоном» представляют выдающийся научный интерес как памятники, предшествующие сооружению крупнейшего шатрового храма знаменитой церкви Вознесения в селе Коломенском под Москвой. В XVI—XVII веках к столпу была пристроена звонница в виде высокой полой стены с трехпролетной аркадой звона на коротких граненых столбах. Первый, ближайший к столпу пролет пристроен в 1599 году, второй и третий — в 1691 году. Тип подобного сооружения восходит к архитектуре древнего Пскова, а позднее, в XVI— XVII столетиях, он был развит московскими и ростовскими зодчими. Обработка фасадов звонницы характеризуется той же свободой и нерегулярностью, какие мы отмечали, осматривая надвратную церковь Покровского монастыря: лопатки, равно как и горизонтальные пояса ширинок, кокошников, балясин и поребрика, расположены как бы случайно. На стыке столпа и аркады стоит палатка-часозвоня с шатром. Любопытно, что ее детали похожи на детали часозвони Покровского монастыря — такой же круг с отростком, видимо, предназначавшийся для часов, такая же круглая розетка рядом. Может быть, зодчие часовой башенки присматривались к более древней, аналогичной постройке в Покровском монастыре и повторили ее детали. Шатру часозвони вторили два других шатра, стоявшие над ярусом звона. Это шатровое завершение звонницы отвечало шатрам надвратной церкви, создавая характерную перекличку архитектурных форм, связывавшую отдельные здания монастыря в единое художественное целое. Это единство поддерживало стоящее почти напротив звонницы здание Успенской трапезной церкви, построенной около 1525 года. Храм выходит на площадь соборного двора своими гранеными алтарными апсидами, обработанными килевидными нишами и кокошниками. Они размещены поясами, в систему которых включен и ряд узких арочных окон. Возвышающийся над средней апсидой четверик храма завершается ярусами кокошников, окружающих основание короткого восьмерика, несущего шатровый верх. Над боковыми апсидами первоначально возвышались два симметрично поставленных меньших шатра, вероятно, со сходными живописными ярусами кокошников в основании восьмериков. Видимо, эта композиция и дала тон последующим постройкам с их шатровыми завершениями — звоннице и надвратной церкви. Справа и слева к восточному фасаду Успенской церкви примыкают позднейшие монастырские здания, скрывающие главную часть храма. Основной корпус трапезной — когда-то украшенная фресками, теперь сильно измененная переделками XIX века палата с ее подклетным хозяйственным этажом — выходит в глубину монастырского двора и не виден с его центральной площади. Особенно хорош его западный фасад с дробным карнизом из балясинок и зубчиков, контрастирующим с суровой гладью стены с симметрично расположенными простыми арочными амбразурами окон без каких-либо декоративных обрамлений.
Ранние памятники шатровой архитектуры Спасо-Евфимиева и Покровского монастырей при их последующем изучении займут важное место в начальной истории этого наиболее сильного и своеобразного течения древнерусского зодчества XVI столетия. Меж описанных зданий звонницы и трапезной, составляющих как бы боковые кулисы, очень торжественно рисуется мощный пятиглавый массив Преображенского собора XVI века, опоясанный суховатым аркатурно-колончатым фризом и украшенный в XVII столетии наружной росписью. Видимо, роспись главных южного и западного фасадов входила и в первоначальный замысел здания, так как вместо обычных щелевидных окон во втором ярусе над поясом были сделаны широкие светлые оконные проемы, связанные с аркатурой пояса. Большую живописность придает зданию примыкающий к его юго-восточному углу придельный храмик. Он, видимо, был сооружен раньше собора — в 1507—1511 годах. Таким образом, первый каменный храм монастыря был всего лишь памятной маленькой бесстолпной церковкой над могилой Евфимия; к ее четверику с запада, возможно, примыкала небольшая паперть.
В середине или в конце XVI века к этой церковке был пристроен большой собор, а придел был переименован в Евфимиевский. Совершенно такой же случай известен в эти годы в Никитском монастыре в Переславле-Залесском, где подобный маленький храм, построенный Василием III над могилой местного «святого» Никиты, стал приделом грандиозного собора, сооруженного в 1564 году. Бесстолпные храмики этого типа, появляющиеся на посадах Москвы в конце XV и начале XVI века, характеризуются известным демократизмом и интимной простотой. Тождество фасадной обработки придела и собора, видимо, объясняется тем, что фасады старой надгробной церковки были переработаны строителями собора. Если в рассмотренных памятниках — звоннице и трапезной — много новизны и живой творческой мысли, которыми так богато искусство XVI и XVII столетий, то собор стоит целиком в русле старозаветных традиций, которые характерны для строительства XVI века в крупных монастырях и городских кремлях. Однако от древности здесь остались лишь формы, «иконография»; и те же традиционные лопатки — очень худосочные по отношению к масштабам здания, перспективные порталы с украшенными рельефным орнаментом капителями, переутонченный колончатый пояс, «освященное пятиглавие» — все эти детали не создают уже той силы и цельности образа, которые так покоряют в памятниках XII—XIII веков. В этом смысле хорошо сравнить пристроенный к собору в XVII столетии западный притвор с его живой и непосредственной игрой свободно примененных сочных деталей и богатой светотеневой пластикой стены. Южный притвор сильно искажен при включении его в новую паперть, окружившую собор с трех сторон и завершенную новым северным приделом (1866). Столь же архаичен интерьер собора с его четырьмя широко расставленными мощными столбами и глубокими алтарными апсидами. Хорошо освещенное пространство храма производит сильное впечатление своей широтой и холодной представительностью.
Долгое время после постройки собор оставался нерасписанным. Судя по монастырским описям, его интерьер выглядел очень своеобразно: на белых стенах были развешаны многочисленные иконы в сверкавших золотом, серебром и эмалью драгоценных окладах и шитые шелками пелены — вклады знатных богомольцев. Роспись, сделанная в 1689 году, но, к сожалению, не расчищенная из-под «поновлений» 1865 и 1877 годов и крайне загрязненная, представляет и в этом своем виде немалый интерес: ремесленники XIX века не выдумывали нового, но писали по сохранившимся старым фрескам. Храм расписывала артель живописцев под началом крупных мастеров Гурия Никитина и Силы Савина. Первое, что бросается в глаза, — это сочетание в одном живописном ансамбле двух художественных принципов. Часть росписи характеризуется подчеркнутым монументализмом и тягой к грандиозности. Другой свойственно обратное: стремление к иконописной мелочности, многосложности и дробности композиции. Мастера словно не могут согласовать живопись с масштабом архитектурных плоскостей, с величиной сравнительно небольшого и невысокого пространства. Под изображением Саваофа в куполе они помещают в простенках окон огромные, чрезвычайно вытянутые фигуры архангелов. Эта черта особенно сильно сказывается в непомерно высоких фигурах других архангелов на арке алтаря и апостолов на подпружных арках. Также очень крупны изображения двунадесятых праздников на сводах. Но в целом роспись производит очень сильное впечатление. Так, очень красива и величественна большая фреска в верхней части алтарной апсиды, посвященная прославлению богородицы — «О тебе радуется всякая тварь», с многолюдной толпой святых по сторонам трона, на котором восседает богоматерь с Христом на руках. Роспись стен храма и столбов идет четырьмя сравнительно узкими поясами. В нижнем представлены деяния апостолов, в трех верхних — евангельская «биография» Христа, рассказанная художниками с исключительной подробностью и обстоятельностью.
Многолюдные сцены тесно соприкасаются и почти срастаются друг с другом, их действие развертывается на фоне разнообразных пейзажей, в обстановке богатых узорчатых палат или на фоне причудливого архитектурного ландшафта; в них проявляются и живые наблюдения художника. Как бы прибегая на помощь зрителю, который легко может не опознать содержания того или иного сюжета, художники снабжают их пространными надписями. Роспись стен производит впечатление узорчатого цветистого ковра, который легко «загибается» на косяки окон. В крупных фигурах алтарной части, например в изображениях архидиаконов в жертвеннике или «отцов церкви» в средней апсиде, проявляется орнаментальное мастерство живописцев, изобретающих разнообразные по рисунку и расцветке ткани одежд. Видимо, первоначальная роспись отличалась красочным богатством и нарядностью, которые сейчас утрированы или искажены иконописцами XIX века. Любопытно, что в нижних ярусах росписи столбов, на гранях, обращенных к алтарю, помещены изображения основателей царской династии Романовых — царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, представленных в нимбах как святые. Здесь они выступают в обществе библейских царей Давида и Соломона, «равноапостольных» Константина и Елены, русских «святых князей» Владимира, Бориса и Глеба, в их число попадает и «владимирский самовластец» — великий князь Всеволод III. Эта черта содержания росписи восходит к традициям фресок московских соборов, например росписи 1508 года Благовещенского собора. XVII век ознаменовался бурными восстаниями крестьянства и горожан; церковь пыталась укрепить авторитет царской власти, сообщая ее носителям священный, «божественный» характер.
По сравнению с холодным и представительным пространством собора интерьер Евфимиевского придела пленяет своей камерностью и уютностью. Он перекрыт цилиндрическим сводом, в центре которого врезано кольцо барабана главки с четырьмя щелевидными оконцами. Роспись придела, сделанная, видимо, одновременно с росписью собора в 1689 году, также поновлена в XIX веке. В апсиде — изображения апостолов в медальонах, на арке — здесь особенно выделяющиеся своей огромностью фигуры архангелов. Роспись остальных стен посвящена в основном сюжетам жития Евфимия. Среди них представляет особый интерес помещенная на северной стене сцена монастырского строительства, которым руководит Евфимий с чертежом в руках. Это, конечно, отображение практики конца XVII столетия, когда чертеж стал входить в обиход строителей. Та же пора «русского барокко» сказалась и в архитектурных элементах росписи, проникнутых орнаментально переработанными мотивами столичной архитектуры этого времени. Вспомним, что они почти не отразились в архитектуре Суздаля XVII—XVIII веков: живописцы же были явно знакомы с новыми архитектурными мотивами как по реальным русским постройкам, так и по западным гравюрам, — это были, конечно, не суздальцы. К востоку от собора, против его алтаря, в 1642 году был погребен выдающийся полководец и борец с польско-литовскими захватчиками князь Димитрий Михайлович Пожарский.
По книге Н.Н. Воронина «Владимир, Боголюбово, Суздаль, Юрьев-Польской Книга-спутник по древним городам Владимирской земли»
Жукова Анна
